Иногда хочется умереть. Всем хочется умереть.
Люди справляются с этим по-разному: глушат алкоголем и наркотиками, затыкают воющую дыру едой, ищут поддержки и ходят к психологам. Саймон же не может позволить себе этого и выдирает от безысходности и нескончаемого вихря мыслей в голове клочья волос. Ему уже двадцать, но даже в таком солидном возрасте его выворачивает наизнанку от вкуса и свойств алкоголя, наркотики отвращают изменениями внешности и сознания, а сигареты слишком напоминают привычки опекуна.
Летящие на пол в странном танце белые волосы куда лучше, и болезненное покалывание измученной, ссаженной и порезанной кожи головы помогает на время отвлечься. Еще немного заставляет держать свою жизнь в руках наблюдение издалека за особенным зрелищем.

«Oh beautiful town
Where are you now
With your binge insecurities?»

Городок, желто-зеленый по краям от бескрайних кукурузных полей с налитыми гигантскими початками до небес, такой уютный без неоновых огней и огромных толп вечно спешащих горожан, как на ладони перед ним, устроившимся на самом высоком здании. Мягкие серые и желтые цвета города, окрашенного новорожденным рассветом, исцеляют уставшие от цветных (красных, но уже с диоптриями) линз. Можно было бы снять их, но это означало бы лишить себя четкой и завораживающей картины безлюдных улиц. Бетонный край здания-высотки, возведенного ушлой строительной компанией, холодный, еще не успел нагреться от солнца или тощей задницы Кларка.

«I shut you down, beautiful town
Because you tear your children
Into pieces»

Первые люди выходят на улицы - ждать приходится недолго. В пять минут шестого до полудня. Вопреки обычному, это не почтальоны и молочники, не полисмены или дворники - подернутые сонной пеленой мужчины и женщины, старики, вытаскивающие полные мусорные мешки из своих домов. Кажется, что они безумно легкие, почти никто не испытывает затруднения.

«Absence twisted with fondness
Is the horror I couldn't forget
Programmed in the great art
Of family, lies and debts»

Все они оставляют мешки у почтовых столбиков, таких уютных и украшенных в соответствии со вкусом и стилем каждой счастливой семьи. Саймон чувствует, как мысли в голове стихают и уступают место блаженному молчанию, сопровождающему легкую щекотку бабочек в животе - спутников самых эстетически-приятных вещей в мире. Он выстукивает ритм песни, кричащей в наушниках так громко, чтобы болели барабанные перепонки, и не слышит стука ухоженных, черных ногтей, и даже пения утренних птиц. Его расслабляет мерное, медленное движение закончивших вынос мусора людей по пустым автомобильным дорогам. Ни одной машины - служебной ли или личной, будто бы абсолютно каждый в городке решил прекратить загрязнять природу газами и обойтись только своими ногами.

«Too much expectation
Followed by hope and then hate in the mess
And the rest of my life was a glorious test
Of my will and my selfish neglect»

Небольшие толпы, сливающиеся в единую на главной дороге, ведущей к украшенной цветами после Дня Независимости площади, разбиваются очень редко - в них часто врезаются сломя голову несущиеся подростки и маленькие дети, выискивающие среди взрослых своих родителей. Их сметают. Их не замечают. Они лишние на этом празднике, и оставляют после себя много крови, даже если у них получается убежать. Саймон даже ощущает вибрацией топот за своей спиной, но не оборачивается, полностью поглощенный зрелищем.

«Oh beautiful town
Where are you now with your binge insecurities?
I shut you down, beautiful town
Because you tear your children
Into pieces»

Спугнутая с небольших мусорных ящиков черная птица-клякса пересаживается на один из пакетов, изучает его внимательно и пристально, а потом начинает раздирать клювом прочный политилен. Зацепившись взглядом за эту сцену, блондин улыбается, будто гадает, какую же пищу себе раскопало сообразительное создание. Через минуту оно сосредоточенно клюет маленькую розовую ручку - казалось бы, кукольную, но вот незадача. Ворона проклевывает кожу, и пачкает клюв в крови. На запах, а может шумное карканье, прилетает еще одна, начинается крикливая потасовка за желанную добычу.

«On the floor boards under insolent feet
I mapped the hopscotch to my parents' retreat
With a lavender bag in my hand
And words of desperation on my tongue»

Чей это мусорный пакет? Сейчас уже и не найдешь среди всех усталых людей жестокого убийцу, не вычислишь по каким-то странностям в одежде и походке, по неподражаемой вине в мимике и живых глазах. Кларк не пытается, он занят тем, что неспешно качает головой в ответ на толчки в бок и читаемые по губам вопросы, в порядке ли он. Даже не смотрит на нескольких девчонок, дрожащих на той же крыше, которую он выбрал для наблюдения за рассветом. Не пытается вспомнить, видел ли эти симпатичные мордашки раньше, когда прогуливался по площади, собирающей всех горожан.

«Good night father, good night mother
Are you still awake?»

Сейчас то место снова было полно людей, ведущих себя гораздо тише - трезвых, спокойных и твердо знающих, что им нужно сделать на этом миниатюрном параде жизни. Все, как один, смотрели на пожилого ветерана какой-то войны, нацепившего китель с орденами и медалями. Он встал ровно посреди помоста, чтобы спеть или толкнуть речь, но достал пулемет с заряженной лентой, легко лежащей на манер парадной на его плече. Мужчина профессионал, и попадает в голову каждому, в кого целится, ему очень помогает то, что никто из собравшихся не думает бежать. Рядом с Саймоном взглянуть на это садится самая смелая, что-то говорит, пока мельтешение на краю обзора не начинает ему мешать. Он вытаскивает из кармана гладкий, теплый пистолет, нагретый телом под пиджаком, и стреляет в нее, не целясь. Тело падает вниз, и раздражающая рябь исчезает.
Расправа на площади заканчивается очень быстро, и смотреть становится практически не на что. Разве что кровь и лежащие вповалку тела очень красивы в лучах солнца. С тихим вздохом, полным тоскливого разочарования, блондин поднимается, слегка неловко, и покидает опустевший наблюдательный пункт, успев посетовать на то, что другие выжившие спрятались или убежали.
Он мог бы продлить это прекрасное утро еще немного, но должен возвращаться к работе. Огай Мори не любил работников, затягивающих с возвращением из командировки.